Мамай являлся целью ее пребывания на Станции. Как будто не он, а Мамай был ее пропавшим мужчиной. В те дни она совсем не замечала происходивших с Анархией изменений. Это был не суйер. Женщина все меньше смеялась, а ее рассказы начали напоминать кошмарные сны. Она рассказывала о чудовищах, над которыми проводят опыты в

Медицинскому, и уже не верила в «шанс для человечества».

— Они живы, понимаешь, ужасно поражены, но живы. Некоторые способны говорить. Я знаю, что мы не можем так к ним относиться. — Анархия открыла железную коробочку, ногтем зачерпнула горько-пряную массу, свернула шарик и положила в рот. — Но вчера одна женщина из Территории К родила ребенка. Это было ужасно. Я все еще слышу их крики.

— Это что, Иушан? — Ма с отвращением показала на коробочку. Многие из

Медицинского жевал наркотик из Дешту, но зачем он Анархии?

— Ты не слышишь, что я сказала? — Подруга неожиданно вызверилась. — У женщины не было кожи. На нее не действовали никакие обезболивающие. Не знаю, как она столько протащила. Белокун приказал резать по живому, ему нужен был ребенок. — Анархия улыбнулась кроваво-красными зубами. — Родился более-менее нормальный мальчик, если не считать жабры между ребрами. И он потащил его на очередные исследования. И там не один такой ребенок.

— Это все Вспышки. Пока мы не узнаем, что такое суйер, как он работает, мы не сможем помочь им. Поэтому нам следует наблюдать за этими людьми, проводить опыты.

— Наблюдать? Они постоянно кричат. Дети кричат, Мария!

В ту ночь Ма приснился крик роженицы. Мать успела осознать, какое чудовище родила, но успела и заплакать, поняв, какие руки забрали ее ребенка.

Если Мамай видел будущее, то слышал эти крики? Почему же, несмотря на все, выбрал Вспышки?

Талавир. Путь засоленного

— Повязка с навозом! Ты не заслуживаешь скорой смерти. Твою душу поглотит джадал. Из его темного нутра ты будешь наблюдать, как твои потроха растянут кхарталы, а мусор из кожи — мелкий зверь. И каждый кусок будешь чувствовать, будто он до сих пор часть твоего тела. И в конце концов сойдешь с ума от боли.

Ты не спасешь ни юношу, ни себя. Всех вас поглотит тьма джанахата! — В голове Талавира никак не могла успокоиться Амага.

— Не понимаю, почему ты так боишься, что твой брат назовет судный день? -

Талавир положил в рот кусочек сушеного мяса и подставил лицо.

«маленькому другу». Ветерок приятно холодил. А тень от скалы защищала от палящего розового солнца. — Ты бы прижилась в аду. Смогла бы мучить грешников проклятиями.

— Дурак! Когда ты умрешь, весь Дешт, весь мир накроет тьма. Все погибнут, — не унималась ведьма.

Талавира подмывало дать ответ, но он промолчал. Дни совместного путешествия показали, что Амагу лучше всего успокаивает. А вот ярость, напротив, подпитывает злого духа. Иногда он чувствовал и Таргу как дыхание воздуха в затылок или едва заметный щекот на кончиках нервов. Это случалось тогда, когда

Талавир видел особенно впечатляющие картины: закат, переливчатое сияние

Йылдиз, молнии в дальней буре или передвижение животных мертвым Дештом.

Талавиру хотелось верить, что Тарг сопротивляется тьме, сохраняет человеческую сущность, что именно он не дает его телу окончательно развалиться. Но ведьма была права: Талавир умирал. Он посмотрел на свою руку. Шрам от удара глиняным обломком зарос соляной коркой. Такая корка начала появляться на других участках кожи. От мысли, что соль так же разъедает внутренние органы, ему захотелось снова услышать Амагу. По крайней мере, ее голос заглушал другие мысли.

— Албасты сказала, что Бекир не тот, кто тебе нужен.

— Тогда почему мы не летим за нужным ребенком? — раздраженно сказала ведьма. — Мы летим. Просто и Бекир идет к Матери Ветров. И мы следим, чтобы он не сбился с пути.

Талавир положил в рот последние мясные крошки, сжал зубы и отодрал от кожи на бедре соль. Грифон заметил движение и, словно голодный птенец, разинул клюв. Талавир швырнул в открытую пасть окровавленный кусок. Если так пойдет дальше, Талавир превратится в оббеленную тушу. Даже Амага не знала, сколько еще он продержится. Талавир прищурился и посмотрел вдаль. Со скалы, где они остановились, Дешт просматривался на несколько фарсахов. Акинджии стали черными пятнышками на горизонте. Талавир размышлял, не стоит ли ему подняться в небо, чтобы не потерять из виду караван. А главное, чтобы и они не забывали о его присутствии.

Он с удовольствием вспомнил страх в глазах Саши Бедного, когда они встретились впервые после Ак-Шеих. Конечно, акинджий знал о намерении сумасшедшего Геры Серова скормить Талавира джадалу. Поэтому Саша Бедный не ожидал увидеть его живым. А еще больше он испугался намерения Талавира забрать детей. Если бы он знал, что, несмотря на желание, это было бы нереально. Талавир должен был держаться от Бекира подальше. Амага мечтала получить тело мальчика для своего демонического брата. Если бы об этом знал и Бекир… Талавир вспомнил полный образ взгляда мальчика, и неприятное ощущение, охватившее его в тот момент. Это был как голод, жажда, зуд в кончиках пальцев, трем в мышцах, которые уже начали сокращаться, чтобы схватить Бекира. Лишь адреналин, запущенный страхом, заставил Талавира встать, залезть на грифон и убегать. Он испугался не того, что Амага возобладает над его волей, а невозможности отделить свои желания от нее. Чем дольше дух ведьмы оставался в его теле, тем крепче они сочетались. Она, как опухоль, прорастала в его сознании. Это чувствовала и ведьма, и ей это не нравилось, потому что из пассажира она превращалась в часть конструкции, которая вот-вот заглохнет и развалится.

Талавир приложил ладонь к глазам, посмотрел в степь и нахмурился. Караван миновал, и из-под земли вынырнула темная точка. Сначала показались блестящие желваки, а потом уродливая в своем одиночестве клешня, обрубок второй дернулся, словно тоже представлял угрозу. Ракоскорп вытянулся, словно новорожденный, стремящийся вылезти из лона матери, огляделся и снова скрылся в невидимой норе. Уже несколько дней он шел за акинджиями.